Ричард I Львиное Сердце. Повелитель Анжуйской империи - Вадим Георгиевич Устинов

хватало с избытком. Однако велико было и число тех, кто испытывал глубокие религиозные чувства, искренне боялся расплаты за грехи – все-таки европейское общество того времени было полностью христианским. Святая Церковь учила, что грех искупается покаянием, которое для мирян обычно принимало форму епитимьи – воздержания от половой жизни, ограничения в пище, отказа от привычного образа жизни, ухода в паломничество.

Крестовый поход был мероприятием затратным, долгим и весьма изнурительным, но он мог искупить все возможные грехи, вместе взятые. Крестоносцам даровалось полное прощение, избавлявшее от чистилища и ада, дарующее им вечную жизнь на небесах. В подобного рода очищении больше других были заинтересованы военные и знать: у них соблазнов было много, а сил устоять перед ними – мало. Гибер де Ножан, главный хронист Первого крестового похода, весьма подробно расписывал преимущества участия в паломничестве в Святую землю, а также доходчиво пояснял, почему учиненное над язычниками насилие не считается злодеянием.

Там, где есть опасность вторжения варварских племен или язычников, ни одному рыцарю нельзя запретить на законных основаниях взяться за оружие; если опасности нет, то единственно ради защиты Святой Церкви справедливо вести войны. Но поскольку эта благочестивая цель покинула все души, а вместо нее в сердца проникло сластолюбие, то Господь во времена наши приуготовил священные войны, дабы сословие рыцарское и заблудший народ, следовавшие в жизни древним языческим примерам, могли найти себе новый путь заслужить спасение. Чтобы не избирать (как это обычно делалось) монашеский образ жизни или не вступать в какой-либо монашеский орден и таким образом вынужденно покинуть этот мир, они могли, продолжая свои обычные занятия, получить в известной мере Божественное прощение[103].

Также и теперь, в преддверии Третьего крестового похода, многочисленные проповедники прилагали все возможные усилия, чтобы в Святую землю отправилось как можно больше воинов. Их пыл увлекал колеблющихся, а изобретательности дивились даже мусульманские писатели. Впрочем, последние впадали в простительное преувеличение. Вот что писал, например, выдающийся исламский историк Изз ад-Дин Абу аль-Хасан ибн аль-Асир аль-Джазари аль-Мавсили, именуемый обычно Ибн аль-Асир аль-Джазари.

Для этой цели они изготовили картину с изображением Мессии и араба, который бьет его, и они испачкали кровью лицо Мессии. «Это Мессия, которого бьет Магомет, пророк мусульман, он уже ранил его и убивает». Подобное зрелище было непереносимым для франков[104].

Нисколько не сомневался в коварных измышлениях неверных и его современник Абу аль-Махасин Баха ад-Дин Юсуф бин Рафи бин Тамим бин Шаддад аль-Асади аль-Мавсили. Баха ад-Дин или Бин Шаддад, как его обычно зовут, был близким соратником Салах ад-Дина, войсковым кадием Иерусалима, и слово такого человека имело немалый вес.

Он [Гульельмо V маркиз Монферратский. – В.У.] велел нарисовать огромную картину, изображающую город Иерусалим. На ней можно было увидеть el-Kiama[105] – цель их паломничества. К этому зданию они относились с величайшим благоговением, поскольку в его часовне находится гробница Мессии, в которую, как они утверждают, Мессия был положен после распятия… На картине той был изображен мусульманский всадник, попирающий могилу копытами своего коня, в то время как его животное оскверняло гробницу своей мочой. Маркиз приказал отправить эту картину за море и показывать ее на всех рыночных площадях и в других местах, где собиралось много народа. Священники во власяницах, с непокрытыми головами носили ее с плачем и стенаниями; и эта картина воздействовала на людские сердца, ибо изображала стержень их веры; и лишь Аллаху ведомо, сколько из них стало паломниками[106].

Если что и могло остановить будущих крестоносцев от участия в походе, так это беспокойство за сохранность оставляемого имущества, за безопасность родных. Но помимо полного отпущения грехов Церковь обещала взять всю собственность паломников под свою защиту. Более того, они получали отсрочку до самого своего возвращения по уплате любых долгов.

* * *

Будучи прирожденным воином, Ричард не мог остаться в стороне, когда поход сулил великую славу и вызывал столько энтузиазма среди тех, кто посвятил себя воинскому делу. Да! Он своими глазами видел в аббатстве Больё-ле-Лош осколок камня от Гроба Господня, который хранился там как величайшее сокровище. Его дальний предок Фульк III Черный граф Анжуйский сумел откусить этот камень от гробницы, перед которой преклонил колени для молитвы во время одного из своих паломничеств в Иерусалим.

И разве не его прадед Фульк V Молодой граф Анжуйский, де Турень и дю Мэн 67 лет назад принял крест, простершись перед главным алтарем кафедрального собора в Туре? Фульк примкнул к тамплиерам и ушел сражаться в Святую землю, а спустя несколько лет стал королем Иерусалима!

Теперь в новом соборе Тура, построенном на месте старого, его правнук Ричард принял крест из рук Бартелеми де Вандома архиепископа Турского. Его извечный недруг трубадур Бертран де Борн искренне восхитился поступком Ричарда, хотя не отказал себе в удовольствии подпустить сарказма.

Кто граф, и герцог, и почти король,

Тот первым собрался идти на бой.

Успеха жаждет больше во сто крат,

Чем воины религии любой, —

Его дела об этом говорят.

Ему лишь слава громкая мила.

Триумфов ждет он от добра и зла:

Пути сгодятся оба для него,

Величие ему важней всего[107].

Ричард стал первым принцем к северу от Альп, объявившим о своем участии в крестовом походе. Но, принимая крест, он не удосужился предварительно поставить об этом в известность своего отца.

Ни короля Англии, ни короля Франции перспективы участия в крестовом походе не прельщали. Генри II обещал отправиться в Святую землю еще в 1172 году, но с тех пор так и не вспомнил о данной клятве, хотя и помогал Иерусалимскому королевству деньгами. Филипп Август был целиком поглощен делами своего королевства – расширением его границ и укреплением своей власти. Он не считал нужным ввязываться в дорогостоящую и длительную авантюру, ровным счетом ничего не сулившую Франции.

Услышав о поступке Ричарда, получившем живейшее одобрение среди знати, оба короля несколько опешили. Генри II был настолько ошеломлен поступком сына, что затворился в своих покоях и несколько дней пребывал в прострации, не желая ни с кем общаться. Филипп Август также не пришел в восторг от того, что жених сестры собрался отбыть за моря на неопределенный срок, как бы запамятовав о грядущем венчании.

По достоинству оценить такую «забывчивость» король Франции оказался не в состоянии. Поэтому сразу после Рождества он нарушил условия заключенного на два года перемирия, собрал большую армию и поставил Генри II перед выбором: либо тот возвращает Жизор, либо заставляет наконец своего сына Ричарда жениться на Адели.

Вступать в открытое противостояние Генри II